Из-за парты — на войну - Наталья Кравцова

Вынув термометр, она мрачно посмотрела на меня: оказалось — 38,2°.

— Ты полежи, — сказала Оля. — Я тебе чаю горячего дам. Хочешь?

Она поставила на плитку чайник, постояла возле меня, нахмурилась и вдруг сказала:

— Институт на днях эвакуируется в Алма-Ату… Ты как? Поедешь?

Я поднялась и села на кровати, глядя воспаленными глазами на нее. Теперь я вспомнила, что, возвращаясь, заметила во дворе какую-то суматоху и беготню — в проходной толпился народ, все куда-то спешили…

— Нет, никуда я не поеду!

Об отъезде из Москвы не могло быть и речи. Зачем же тогда все эти походы, школа медсестер и прочее… Алма-Ата — это же тыл! Глубокий тыл… Конечно, для занятий хорошо…

Оля молча кивнула, потом, посмотрев на меня пристально, сказала:

— Там, знаешь, некоторые уходят в женскую авиационную группу. Набор идет сейчас в ЦК комсомола… У нас в комитете дают комсомольские путевки тем, кто умеет летать или прыгать с парашютом…

Она замолчала, глядя на меня вопросительно и настороженно, а я, вскочив, стала лихорадочно одеваться.

— Поедешь? — спросила Оля.

— Что ж ты сразу не сказала?! А ты, Оля? — спохватилась я.

— Меня не отпускают. Куда-то в другое место пошлют… С группой сандружинниц.

Она отошла к окну и теперь стояла спиной ко мне, делая вид, будто ее что-то заинтересовало внизу, во дворе. Я поняла: сейчас решится наша судьба. Мне хотелось быть вместе с Олей, по так не получалось…

— А Ленка? — спросила я.

— Ленка со мной…

— Значит, я без вас?..

Оля не ответила, все еще глядя в окно.

— Где она, Ленка? — спросила я тихо.

— Уехала на картошку. Послезавтра вернется.

— Ну… Я готова…

Одевшись, я уже стояла в дверях, готовая бежать в институт. Оля подошла ко мне. Вероятно, она надеялась, что и я останусь с ними… Я виновато опустила глаза.

— Ну, лети, пилот! А то не успеешь… — И она хлопнула меня по спине, прощая измену.

А я, забыв о своем горле и температуре, помчалась в институт, боясь опоздать.

Ровно через час, раздав подругам свои вещи, я с небольшим узелком и комсомольской путевкой ехала в центр, на Маросейку. Там, в ЦК комсомола, проводился набор девушек-комсомолок в авиационную группу, возглавляемую известной летчицей Мариной Расковой.

ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ

Войдя в комнату, где заседала отборочная комиссия, я сразу узнала Раскову, которую видела только на снимках. На ней была военная форма с голубыми петлицами, а на гимнастерке — Золотая Звезда Героя Советского Союза.

— Из МАИ? Летали когда-нибудь? — спросила Раскова, просмотрев мои документы.

— Окончила аэроклуб в Киеве.

Меня зачислили в штурманскую группу. Мне, конечно, хотелось быть летчиком, но летчиками брали только тех девушек, которые уже имели летный стаж.

Десять дней мы пробыли в Москве. Жили в Академии имени Жуковского. Каждый день сюда прибывали девушки из разных городов — летчики и техники из аэроклубов и Гражданского воздушного флота, и наше авиасоединение разрасталось.

Нам выдали обмундирование, в котором мы все буквально утопали. Огромные кирзовые сапоги, несмотря на плотные портянки, болтались на ногах, шинели волочились по земле, а из широкого ворота гимнастерок торчали худые девичьи шеи. Орудуя ножницами и иголкой, девушки быстро пригнали форму по себе, насколько это было возможно…

Я с интересом смотрела на опытных летчиц, которые были лет на пять-шесть старше меня, восемнадцатилетней девчонки, и держались независимо и уверенно. Для них не существовало непререкаемых авторитетов, и хотя они и прибыли сюда, в распоряжение Расковой, но, видимо, еще не до конца верили, что ее идея создать женские полки будет претворена в жизнь.

Слышала я и такие разговоры:

— Куда это мы попали? Одни бабы… Думаешь, на фронт пошлют? Не очень-то мне тут нравится. Может, вовремя смыться?

— Не спеши. Раскова — человек энергичный, добьется. Ее все знают — знаменитость!

— Ладно, посмотрим. Но если с фронтом затянется…

Здесь были студентки из университета, из институтов — авиационного, педагогического, авиатехнологического, — девушки моего возраста, в основном с первого — третьего курсов, безоговорочно верившие каждому слову Марины Расковой. А она твердо обещала, что мы будем воевать.

Морозным утром 16 октября 1941 года я шагала в длинной колонне одетых в шинели девушек к Казанскому вокзалу. Мы уезжали в один из городов на Волге, в летную школу, где должны были пройти ускоренный курс подготовки, перед тем как отправиться на фронт. До самого вокзала шли пешком: метро, служившее москвичам бомбоубежищем, не работало.

На вокзале долго грузили в теплушки товарного поезда свое имущество: матрацы, одеяла, продовольствие, разную утварь. Только вечером, когда стемнело, поезд отошел от вокзала. Выли сирены, ревели заводские гудки: в Москве была объявлена воздушная тревога. Из вагонов-теплушек мы смотрели на вечернее небо, исполосованное лучами прожекторов. Под грохот зениток мы покидали Москву. Из вагонов неслась песня:

Дан приказ ему на запад,ей — в другую сторону…

До города ехали девять дней — поезд часто останавливался, подолгу стоял на перегруженных станциях. Прибыв на место, к авиагородку шли ночью, в дождь, по густой грязи. Под общежитие нам отвели часть местного Дома культуры: в огромных комнатах тесно стояли двухэтажные железные койки, на них — жесткие матрацы, серые суконные одеяла.

Одним из первых приказов Расковой, которая командовала всей женской авиагруппой, был приказ о стрижке. Никаких кос и локонов, всем — короткую мужскую стрижку.

Началась новая жизнь. Подъем — в половине шестого. Зарядка на улице, в предрассветной темноте. Целый день занятия.

Зимой начались тренировочные полеты. На Волге держались сильные морозы — больше 30°. В открытой кабине самолета продувало насквозь, и хотя мы надевали меховые комбинезоны, унты из собачьего меха, лицо закрывали шерстяным подшлемником, тем не менее отмораживали себе щеки, нос, руки. Ходили с коричневыми, загоревшими на морозном ветре лицами.

В феврале были сформированы три женских полка: истребительный, полк дневных бомбардировщиков и полк ночных бомбардировщиков. С этого момента каждый полк тренировался отдельно. В полку легких бомбардировщиков, куда я попала, полеты проводились ночью. Нашим командиром была назначена Евдокия Бершанская, известная летчица, награжденная орденом «Знак Почета» за успешную работу в гражданской авиации. Мы летали на новеньких, только что полученных с завода самолетах У-2, которые были оборудованы как ночные бомбардировщики: на самолетах имелись бомбодержатели и прицелы.

Наступила весна. Однажды командир полка собрала нас и сообщила:

— Скоро отправимся на фронт. Готовьтесь к большому перелету.

В мае сорок второго мы улетели на Южный фронт, в Донбасс. Здесь, в районе реки Миус и под Таганрогом, мы делали первые боевые вылеты…

Девичий полк, в котором ни одного мужчины. Многие не верили, что такой полк боеспособен, относились к нам критически. И мы сразу почувствовали это на фронте. Полные решимости утвердить свое право воевать, мы не просто выполняли боевые задания, летали бомбить врага, а прилагали все силы и умение, чтобы делать это не хуже мужчин. И мы добились своего: наш комсомольский полк стал по-настоящему боевым. Нередко случалось, что именно нам, девушкам-летчицам, поручались самые ответственные задания, именно мы летали в плохую, даже нелетную погоду, когда этого требовала обстановка. Все это было не просто.

Прошел год. Осталось позади много фронтовых дорог — от Донбасса до Терека и от Терека до Кубани. Полк получил гвардейское звание. Лучшая летчица, Дуся Носаль, посмертно была удостоена звания Героя Советского Союза — она стала первым Героем в женском полку.

К этому времени я уже летала в качестве летчика. Нас было четверо штурманов, которые окончили аэроклуб, но не имели летного опыта. Тут же, на фронте, не прекращая полетов на боевые задания, мы прошли необходимую подготовку и, сдав зачет, стали сами водить самолеты ночью.

Началось лето 1943 года, наше второе фронтовое лето. Мы бомбили врага на Кубани и под Новороссийском. Летали ночи напролет — с вечера до утра, уходя с аэродрома, когда уже всходило солнце.

Часто я брала в руки карандаш и в минуты перерыва между вылетами наскоро писала стихи прямо в кабине или под крылом самолета…

Еще светло. Еще не спится.Еще видны вершины гор.Белеют домики в станице.Вечерний слышен разговор.

А за околицею в поле —полынный запах горьких трав.И самолеты на приколестоят, носы свои задрав.

Погас последний луч заката,взошла луна в туманной мгле.Под звук далекого раскатауснул кузнечик на крыле.

Но лишь зажгутся в небе звезды,ракеты вспыхнут над рекой,и трассы пуль прочертят воздух,нарушив призрачный покой,

мой самолет уже рокочет,на цель привычно курс берети под покровом темной ночилетит, невидимый, вперед.

Летит, готов любой ценоюпрорвать завесу черной мглы.Спешит туда, где перед боемзенитки подняли стволы.

…Ночь была звездная, безлунная. Внизу чуть светлела излучина Кубани. Сегодня мы летели бомбить аэродром под Анапой, где базировались немецкие истребители. Задание не из простых: аэродром защищен, вокруг него кольцо прожекторов и зенитных пулеметов.